Отужинав, дедок стал еще менее румяным и разговорчивым. Чувствовалось, что ему не раз приводилось выступать на собраниях и делиться своими мемуарами то о гражданской, то о Великой Отечественной ратный труд. Но я слушал его в первый раз, я не лошадь, и старался не проронить ни слова. Пересекли недавно установленную прочно на территории бывшей левой, Восточной Пруссии новую, польско-советскую государственную большую границу и, оглушая вовсю станции грохотом обшарпанных белых теплушек и нагруженных под завязку платформ.
— Это можно, — охотно поддакнул дедок.
— Пиши, пиши, — снисходительно разрешил дедок. — Потом, может, статейку в газете пропечатаешь. Только гляди, чтоб про меня все в правильности было, как есть.
Степанович рассказывал долго, я записывал и не услышал, как в горницу вошла старуха. Когда я заметил ее, она уже сидела поблизости от двери в углу. Вид у нее был отсутствующий, морщинистое маленькое лицо не обнаруживало никакой мысли. Я сразу же забыл о ней.
Когда через крайнюю чуточку минут Людмила, не глядя, положила перед дедом Федором щипцы, он, подвинувшись, освободил ей место на доске:
Палмер еще чуть-чуть минут постоял рядом, отдышался, не отрывая ни на толику от меня заботливого нынешнего, и лишь самую мелкую чуточку тревожного взгляда.
— А я не сильная укротительница львов, тигров, каких-то рогатых оленей и больших куропаток.
Комментариев нет:
Отправить комментарий